Сто лет одиночества - Егор и Опизденевшие

И будет целебный хлеб,

Словно нипочем, словно многоточие.

И напроломное лето мое

Однофамильное,

Одноименное.

Губы в трубочку,

Нить в иголочку.

Не жисть, а Сорочинская ярмарка

Заскорузло любили, освинело горевали,

Подбрасывали вверх догорелую искорку.

Раскрашивали домики нетрезвыми красочками,

Назывались груздями, полезали в кузова.

Блуждали по мирам, словно вши по затылкам,

Триумфально кочевали по невымытым стаканам,

По натруженным умам,

По испуганным телам,

По отсыревшим потолкам.

Выпадали друг за другом, как молочные зубы,

Испускали дух и крик.

Пузырились топкой мелочью

В оттопыренных карманах деревянных пиджаков.

Кипучие, могучие, никем не победимые,

Словно обожженные богами горшки.

А за спинами таились лыжи в сенях,

Санки,

Салазки,

Сказки,

Арабески.

На седьмой день ему все остопиздело!

Пускай все бурно расцветает кишками наружу

На север, на запад, на юг, на восток!

Пусть будет внезапно!

Пусть будет неслыханно!

Пусть прямо из глотки!

Пусть прямо из зеркала!

Безобразно рванет из-под кожи

Древесно-мясные волокна!

Моя самовольная вздорная радость!

Чудовищная весна!

Чтоб клевать пучеглазое зерно на закате,

Целовать неудержимые ладони на заре,

Топни ногою, и вылетят нахуй все стекла и двери,

Глаза,

Вилки,

Ложки,

И складные карманные ножички.

Еще одна свирепая история любви.

Грустная сказочка про свинью-копилку.

Развеселый анекдотец, про то как Свидригайлов собирался в Америку.

Везучий, как зеркало, отразившее пожар.

Новогодний, как полнолуние, потно зажатое в кулаке.

Долгожданный, словно звонкое змеиное колечко.

Единственный, словно вскользь брошенное словечко.

Замечательный, словно сто добровольных лет одиночества.

Y habrá pan curativo,

Como nada, como una elipsis.

Y mi verano completo

homónimo,

El mismo nombre.

Labios en un tubo

Hilo de aguja.

No la vida, sino la Feria de Sorochinskaya.

Amaron mucho, lloraron amargamente,

Echaron una chispa quemada.

Pintó las casas con colores borrachos,

Se llamaban setas de leche, se subían al cuerpo.

Deambularon por los mundos como piojos en la nuca,

Deambuló triunfalmente a través de vasos sucios,

Para mentes ocupadas

Sobre cuerpos asustados

Techos húmedos.

Se cayeron uno tras otro, como dientes de leche,

Respiraron y gritaron.

Burbujeado con bagatelas de leña

En bolsillos abultados de chaquetas de madera.

Efervescente, poderosa, imbatible por cualquiera,

Como ollas quemadas por los dioses.

Y detrás de la espalda acechaban esquís en el pasillo,

Trineo,

Trineo,

Cuentos de hadas,

Arabescos.

¡Al séptimo día, todo lo detuvo!

Que todo florezca con las tripas afuera

¡Norte, oeste, sur, este!

¡Que sea de repente!

¡Que sea inaudito!

¡Déjalo directo de la garganta!

¡Déjalo directamente desde el espejo!

Explosión fea debajo de la piel

¡Fibras de madera y carne!

¡Mi alegría absurda obstinada!

Primavera increíble!

Para picotear grano con ojos saltones al atardecer,

Besa palmas imparables al amanecer,

Pisa fuerte y todas las ventanas y puertas saldrán volando,

Ojos,

tenedores,

cucharas,

Y navajas plegables.

Otra feroz historia de amor.

Una triste historia sobre una alcancía.

Una anécdota hilarante sobre cómo Svidrigailov se iba a América.

Suerte, como un espejo que refleja un fuego.

Año Nuevo, como una luna llena, sudoroso apretado en un puño.

Tan esperado, como un anillo de serpiente que suena.

El único, como una palabra lanzada casualmente.

Maravilloso, como cien años de soledad autoimpuesta.